Мариам мамардашвили кто она по религии. Мераб Мамардашвили: опыт свободного мышления. Избранные произведения м. к. мамардашвили

Мераб Мамардашвили, конец 1970-х годов

Тбилиси, квартал Ваке, рядом университет. Дом сталинской архитектуры, но одушевленной югом. Фасад очень красивый, обращенная во двор сторона дома выглядит запущенной. Дверь с кнопками, над одной из которых надпись «Иза» по-грузински: Иза Константиновна — сестра философа, единственный жилец квартиры. Подъезд старый и обшарпанный, как и многие подъезды в городе.

Сестра и любовь

Распахнутое во двор окно неотапливаемой комнаты, куда из-за этого невозможно зайти зимой. Эффект недавнего присутствия: не то чтобы философ вот так взял только что и вышел. Скорее, просто уехал. Рисунки Эрнста Неизвестного на стене, портрет Канта. Книги, которые как будто раскрывались совсем недавно и с ними хозяин комнаты работал — подчеркнутые строки и на полях пометки. Антонен Арто, Жорж Пуле — прямые отсылки к статьям и лекциям. Французы, итальянцы, Большой итальянский словарь.

В проходной комнате, где спала покойная мама, — старые пластинки, в том числе те, которые привозил Мераб. Проигрывателя нет. «Я читаю пластинки», — смеется Иза. Человек русско-грузинской аристократической культуры, она выглядит суховатой и строгой, а на самом деле теплая, остроумная и добрая. Иза преподает русский двум грузинским девушкам, которые любят русскую литературу, и они общаются на равных. Думаю, именно поэтому они к Изе и ходят. И еще их совершенно точно привлекает дом, в котором живет дух философа.

Любовь сестры к нему была молчаливой и внимательной, ничего не требующей взамен. С ней Мераб обсуждал возможный отъезд из Грузии. Их отношения за эти годы стали настолько близкими — Иза растила в 1970-е его дочь, а в 1980-е заботилась о том, чтобы он мог спокойно, в комфортном одиночестве, заниматься философией, — что естественным оказался вопрос: «А ты?» В смысле — уедешь ли ты за братом из Тбилиси, где провела всю жизнь, работая школьным учителем.


Против социальной алхимии

Мераб Мамардашвили считал, что в философии нет плагиата — просто потому, что разные люди могут иногда мыслить одинаково. Наверное, все-таки в этом была доля снисходительно-веселого лукавства. Ведь попробуй плагиировать Сократа. Попробуй плагиировать Мераба — у него не было философской системы, которую можно уместить в параграфе учебника, и свои мысли он чаще всего излагал устно. И попробуй вставь его мысль в диссертацию депутата Госдумы РФ! Мамардашвили — единственный советский публичный интеллектуал мирового уровня. Он и жил-то в контексте не русской или советской, а именно мировой философии — в основном во французской, итальянской, английской языковой среде, потому что говорил и читал на этих языках.

Для советской интеллигенции он был своего рода поп-фигурой. Вероятно, из-за своего «сократизма», устной традиции передачи философского знания: пленки с его лекциями ходили так же, как записи песен Окуджавы, Галича, Высоцкого. Их творчество было способом критического осмысления действительности, а лекции Мамардашвили оказывались такой же попыткой публичного мышления, только в другой форме. Что само по себе было фрондой в ситуации доминирования негнущейся государственной идеологии.

Хотя инвективы в адрес господствующей идеологии Мамардашвили считал своего рода оксюмороном. Функция идеологии — «клеить», держать и не столько сохранять, сколько охранять сложившийся социальный порядок. Не принимая этого порядка, оставаясь свободным человеком, Мераб Мамардашвили в то же время относился к нему спокойно-аналитически, попыхивая трубкой и иронически глядя сквозь толстые стекла очков.

Заметим попутно, что «общественно-политическую» мысль, в том числе русскую и советскую, философ оценивал как социально-утопическую, называл ее социальной алхимией, которая не в состоянии адекватно описать действительность или извлечь уроки из истории, потому что все тезисы и термины ее предустановлены, заранее доктринально сформулированы.

В записных книжках Мамардашвили есть важное замечание: «Всякая идеология доходит в своем развитии до такой точки, где ее эффективность состоит не в действии того, что она говорит, а в том, что она не дает сказать». Особенно если идеологии и сказать-то уже нечего.


Московские интеллектуалы 1970-х: ученый Сергей Хрущев (крайний слева ), скульптор Эрнст Неизвестный (второй слева ), философ Мераб Мамардашвили (крайний справа ), Москва, 1976 год

Без «отличительного колпака»

В середине 1980-х Мамардашвили ушел в подробный философский разбор прозы Марселя Пруста. Казалось бы, где Пруст, Декарт, Кант, а где советская власть? Но вот за эту самую способность мыслить — не антисоветски, а просто несоветски — Мераб Мамардашвили и был изгнан со всех своих работ в Москве и провел последние десять лет жизни, с 1980 по 1990-й, в Тбилиси, в неотапливаемом доме на проспекте Чавчавадзе, в комнате, выходящей огромным окном во двор. Окном, из которого по сию пору льется, как в стихотворении Арсения Тарковского, «вечерний, сизокрылый, благословенный свет», узнаваемый даже на фотографиях философа.

И в то же время размышление о Прусте стало возможным потому, что советская власть, озабоченная подавлением прямого политического несогласия, упустила другое: возможность глубины. Можно было изучать Канта, Декарта, античную философию. Но и думать по поводу Канта, Декарта, античной философии. Что само по себе точило изнутри политический режим: когда начинаешь думать глубоко, видеть второй, третий слой — это вдруг становится опасным для основ системы.

Мераб Константинович называл себя метафизиком, как бы говоря: занимаюсь самыми глубокими вещами, не ищите во мне поверхностного и политического. Он был одиночкой, индивидуалистом, отчасти поэтому не мог стать диссидентом — принципиально не принимал подполья, считал, что культура может быть только открытой. «Уважение законов и отсутствие желания обязательно носить какой-либо отличительный колпак и ходить на манифестации протеста всегда давало и даст, представьте, возможность свободно мыслить», — почти запальчиво отвечал он на вопросы читателей журнала «Юность» в 1988 году.

Он и здесь шел против течения, придерживаясь почти набоковской позиции неучастия в клубах и кружках: «Не участвуй в этом ни «за» ни «против» — само рассосется, рассыплется. Делать же нужно свое дело, а для этого следует признать право на индивидуальные формы философствования».


Мераб Мамардашвили с товарищем, 1950-е годы

Взаимная индукция мысли

Мамардашвили — из послевоенного поколения выпускников философского факультета МГУ, с которых в СССР началась собственно философия, в отличие от советской философии как части идеологии и агитпропа. Ну и отпочковавшаяся от нее социология: Борис Грушин и Юрий Левада заложили фундамент и основали традицию.

Мамардашвили неоднократно подчеркивал важность 1950-х, когда на философском факультете МГУ появился, по его словам, «некий духовный элемент». Идейно Мерабу не был, например, близок гегельянец и марксист Эвальд Ильенков. Но с ним у Мамардашвили возникала, по его определению, «взаимная индукция мысли».

Комфортную для мысли среду создавали философы круга Института философии АН СССР и журнала «Вопросы философии» при главном редакторе Иване Фролове — именно в этой команде замом главного работал Мамардашвили, а заведующим отделом зарубежной философии был писатель Владимир Кормер, автор выдающегося романа «Наследство» о диссидентской и подпольной среде позднего совка.

Статус полуофициального гуру стал едва ли не общепризнанным в годы перестройки. Но и в перестроечный стиль мышления Мамардашвили не очень попадал. Когда все вокруг сходили с ума от обрушившейся свободы, кидались из крайности в крайность, превращаясь то в поверхностных демократов, то в неофитов-охранителей (трагическая история, произошедшая с Александром Зиновьевым), казалось, единственным трезвым человеком оставался Мераб.

И не просто трезвым: он был не русским, не грузином, он был и оставался гражданином мира, как и надлежало философу европейской традиции и мирового масштаба. Он и для тогдашней Грузии оставался чужим, да отчасти остается и сегодня. Антифашизм и антисталинизм Мамардашвили сочетались с антинационализмом. Его слова об истине, которая выше нации, и о том, что, если народ пойдет за Звиадом Гамсахурдиа, он пойдет против народа, — стали классикой. Общение с нацией обернулось настоящей драмой. И стоило ему конфликта со звиадистами, нервов и расстроенного здоровья.


Усилие

Одно из главных понятий философии Мамардашвили — усилие. Для философа человек — «это прежде всего постоянное усилие стать человеком», «человек не существует — он становится». Культура — «это усилие и одновременно умение практиковать сложность и разнообразие жизни». То же — и история. И все это налагает на человека ответственность — не стать варваром. Для того чтобы не стать варваром, тоже надо прилагать усилия: «Человек только тогда фигурирует как элемент порядка, когда он сам находится в состоянии максимального напряжения всех своих сил».

Сознание меняется только там, «где была проделана работа». Ничего просто так, само собой, не возникает. Например, «случился» в европейской истории опыт представительной демократии, что могло закончиться ничем. Но была проделана работа. В России же «не случилось так, чтобы возникла артикулированная форма выражения, обсуждения и кристаллизации общественного гражданского мнения». Однажды в 1981 году философ опоздал на лекцию и сказал, что во сне к нему приходил Декарт, а когда он проснулся, горлом пошла кровь. Это была шутка. Почти буквальное воспроизведение рассказа Эммануила Сведенборга о том, как ему приснился Декарт.

Впрочем, сам Декарт видел пророческие сны.

25 ноября 1990 года друзья Мераба Мамардашвили Лена Немировская и Юрий Сенокосов, в квартире которых он всегда останавливался в Москве, проводили его в аэропорт — философ с тяжелым сердцем улетал в беспокойный Тбилиси. В накопителе Внукова он умер.

Мамардашвили вполне мог бы приложить к своей жизни и своей смерти собственные же слова из «Картезианских размышлений»: «Сократа убили, чтобы избавиться от него, как от оспы, убили неприятием, а Декарта, который скрывался более умело, чем Сократ, убили — любовью, как бы распяли на кресте его же образа, его ожиданий».

Фото: buzzquotes.com, The parliamentary library of georgia, burusi.wordpress.com

Экология жизни: Он поражал уже внешностью. Никогда ничему прямо не бросавший вызова, не ломавший никаких рамок, он просто - и очень естественно - жил так, будто этих рамок не было

Он мог бы ещё быть нашим современником - если бы ещё при жизни не чувствовал себя не принадлежащим ни одному из времён. Если бы не смотрел на каждое время и место извне, из точки абсолюта. Впрочем, нашему времени такой взгляд был бы только полезен. Сейчас людей с таким взглядом, похоже, нет. Их и тогда не было: Мамардашвили был такой один. И в России, и в Грузии, и в той самой Европе, которую он очень любил, у которой многому учился - и в которую не поехал жить и работать, хотя его звали. Когда его - за «невыполнение плана» - уволили из Института истории естествознания и техники, а потом лишили и кафедры во ВГИКе, его приглашали и в Милан, и в Париж... Нет, отказался, поехал в Грузию. Просто уже потому, что там он был гораздо нужнее. Свою первую лекцию на философском факультете Тбилисского университета он начал словами (его тогдашние слушатели вспоминают их до сих пор): «Я выхожу из своего одиночества к вашему сиротству и обворованности».

Ещё неизвестно, кстати, как он вписался бы в контекст в той же Европе. С контекстом, не говоря уже об условностях и авторитетах, у него всегда были сложные отношения.

«Представьте себе, - вспоминал друг Мамардашвили и издатель его посмертных книг Юрий Сенокосов, - по довольно длинному коридору <…> вам навстречу движется - не идёт, а именно не торопясь движется, высокий, широкоплечий человек в очках, с большой лысой головой, слегка наклонённой вперёд, отчего и вы невольно обращаете на это внимание, вся его фигура, как у скользящего конькобежца, тоже кажется как бы подавшейся вперёд, хотя он явно не спешит, и, когда проходит мимо, прежде чем скрыться на лестничной площадке, вы видите, что одет он в чёрный свитер, у него крупные черты лица и внимательный взгляд.

Эта устремлённая под тяжестью головы вперёд необычная человеческая фигура, я хорошо помню, поразила меня больше всего...»

То было первое впечатление их многолетней дружбы, и оно, по существу, не изменилось.

Он поражал уже внешностью. Никогда ничему прямо не бросавший вызова, не ломавший никаких рамок, он просто - и очень естественно - жил так, будто этих рамок не было.

«Его нездешность бросалась в глаза, - утверждает его бывшая вгиковская студентка, - и в Москве, и в Тбилиси».

И это притом что он легко умел везде становиться своим. И уж кем точно не был, так это человеком не от мира сего. Был гурманом, знатоком вин, ценителем табака и трубок (после его смерти осталась целая коллекция), постоянно влюблялся да ещё старался познакомить друг с другом своих многочисленных женщин, искренне надеясь, что те подружатся. Уже в конце жизни полюбил восемнадцатилетнюю и горько сокрушался, будучи отвергнут.

Умел дружить - считая притом, что дружба - это связь одиночеств. «То, что я есть, если вам это интересно, - говорил он, - это продукт одиночества и молчания». Любил долгие застолья и ещё более долгие разговоры. Легко учил языки: французский, который считал языком, наиболее подходящим для философии, английский, итальянский, испанский - специально, чтобы читать Хименеса. Считал себя гражданином мира. Францию любил едва ли не так же, как Грузию, и жалел - вполне ли в шутку? - что не может быть французом.

Мамардашвили - имя знаковое. Даже для тех (а таких большинство), кто вряд ли смог бы толком объяснить, в чём состоял предмет его академических философских занятий. Его именем люди 70-80-х годов «перекликались во мраке». Он стал одним из имён внутренней свободы (которая тогда, в эпоху несвободы внешней, если кто не забыл, очень ценилась), одним из живых и убедительнейших доказательств её возможности.

Его книги, лишённые звучащего за ними голоса и вообще живого присутствия автора, сейчас очень трудно читать. Мысли, брошенные на полпути, невнятности, повторы… Ещё и потому, что он их, строго говоря, не писал, хотя вообще писал он очень много. То, что сейчас издаётся (всё ещё издаётся, хотя со дня его смерти миновало уже почти 20 лет!), - это по большей части расшифровка стенограмм и аудиозаписей его лекций. Да, к каждой из них он готовился тщательно, и подготовительных рукописных материалов осталось множество. Но по-настоящему его мысль возникала - и существовала - только в момент произнесения.

Настоящим событием отечественной интеллектуальной жизни Мамардашвили стал в конце 70-х, когда начал читать публичные лекции.

К тому времени он успел состояться в академической, хуже того - официальной философии. В двадцать семь защитил кандидатскую, в сорок - докторскую, в сорок два стал профессором. Более того, он был в самой сердцевине марксистской идеологической работы своего времени. Работал в редакции журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге, в Институте международного рабочего движения. С 1968-го был в «Вопросах философии» аж заместителем главного редактора. В 1974-м, правда, его по идеологическим причинам уволили: стало окончательно ясно, что с официальными рамками у этого человека нет ничего общего и вписываться в них он никогда не будет.

То настоящее, что он делал, и в самом деле лучше всего было делать устно.

Философ Мамардашвили в полной мере стал самим собой, когда начал обращаться не к узкому кругу специалистов, не к коллегам-философам, но к людям вообще. К каждому, кто готов внимать и думать независимо от степени своей подготовленности. Может быть, кстати, и потому, что никакой «подготовленности», по мысли Мамардашвили, здесь не могло быть в принципе. Ничуть не больше, сколько бы он ни готовился, было её и у него самого: в мышлении, был он уверен, всё происходит только здесь и сейчас и только личным усилием.

Один на один перед событием здесь и сейчас рождающейся мысли он ставил не только своих слушателей, но и себя самого.

Он вообще считал, что философия - настоящая, «реальная», как он говорил, а не философия «учений и систем» - одна. «Учения и системы» лишь на разные лады, каждая по-своему её представляют. И к этой-то «реальной» философии и надлежит - если действительно хочешь заниматься чем-то настоящим - прорываться личным усилием.

Это усилие и оказывается, по Мамардашвили, образующим условием и культуры вообще, в целом, и, более того, самого человека. Без него мы будем иметь дело только с мёртвыми формами - в том числе и с формами самих себя. Человек, в его представлении, по-настоящему жив лишь до тех пор, пока «держит» себя в бытии усилием мысли - усилием постоянно возобновляющимся и никогда ничем не гарантированным. Нет опор. Нет ориентиров. Всё свершается сейчас.

В сущности, философия у Мамардашвили - это антропологическая (точнее, антропоургическая) практика: человекосозидающее упражнение в существовании. Которое надо постоянно возобновлять, если хочешь оставаться человеком.

Это особый род «заботы о себе», самовозделывания, культивирования себя, вменённого европейскому индивиду в своего рода обязанность ещё со времён античности. В варианте, предложенном Мамардашвили, это возделывание создаётся силой мысли: ею человек не только мыслит свой предмет, но создаёт самого себя.

«Мы способны понять то, что написано в философском тексте, - говорил он в «Картезианских размышлениях» 1981 года, - лишь в том случае, если сумеем воспроизвести в нём (не слова, а сказанное в нём) как возможность нашего собственного мышления… То есть закон состоит в том, что если кто-то когда-то выполнил акт философского мышления, то в нём есть всё, что вообще бывает в философском мышлении».

Заставляя слушателей вслед за ним самим воспроизводить в себе мысли Канта, Декарта, Пруста как возможность их собственного мышления, он давал возможность каждому пробудиться к собственной универсальности, «всечеловечности»: пройти собственными усилиями и сделать фактом собственной жизни «всё, что вообще бывает в философском мышлении».

Мыслитель, подобный ему, мог возникнуть только в постхристианской культуре: проработанной христианскими смыслами, но оставленной ими. В культурном пространстве, выстывшем после того, как христианские смыслы его покинули, но хранящем ту форму, которую они ему придали. Испытывающем тоску по этическому измерению мышления, по его этическому пафосу.

Он говорил: «Философия знала и снова обновляет в ХХ веке ощущение одной простой идеи. Её можно выразить так: куда нам до нового человека, то есть совершенно другого какого-то человека, <…> когда мы не есть даже то, что мы есть. <…> человеческим существом я называю то существо, которое совершило акт индивидуации. Вместо него и за него никто не может его совершить. Это означает: то, что мы эмпирически видим как людей, не есть люди. Мы есть люди в той мере, в какой мы выполнили то, что в нас потенциально есть человеческого…»

Помимо и прежде того что он был философом-профессионалом, возделывателем интеллектуальной традиции, он занял в нашей культуре нишу проповедника для интеллектуалов. Вёл человекообразующую работу, которую в европейских обществах веками выполняла религия.

Он апеллировал прямо к человеческому ядру каждого из своих слушателей‚ к тому, что предшествует всем социальным и биографическим определениям. К бессмертной душе. (Так и говорил: «Забудьте, что вы несёте ответственность за всё, что происходит в мире. Вы в ответе только перед собственной бессмертной душой».)

С одной только разницей: он не проповедовал. Не учил в прямом смысле слова. Он всего лишь думал на глазах у своей аудитории, никогда не зная заранее, к чему придёт. Он ставил на себе эксперимент полного присутствия в мысли.

Мамардашвили - философ par excellence - стал явлением прежде всего этическим, а уж потом интеллектуальным. Считать ли это недопониманием? Пожалуй, всё-таки да. Вряд ли он был понят своей довольно широкой аудиторией во всей полноте своих смыслов. Зато он был очень остро пережит.

Очень похоже на то, что он был единственным, благодаря кому нашим соотечественникам случилось пережить рождение мысли как личное событие, личное потрясение.

Конечно, его восприняли и как учителя нонконформизма, и это тоже правильно, хотя и неполно. Его лекции были уроками метафизического одиночества - понимания этого одиночества и принятия его как миссии.

«Вся проблема мышления состоит в каждоактном преодолении кажущейся жизни, - говорил он. - Причём этот акт необходимо повторять снова и снова. Кажущаяся жизнь преследует нас во всех уголках нашей души и мира, и мы должны изгонять её из всех уголков и делать это постоянно. Я же вам говорил, что агония Христа будет длиться до конца света, и всё это время нельзя спать».

Это вот, пожалуй, главное - независимо от того, христиане мы или нет: преодоление кажущейся жизни. Одинокое, ответственное, на свой страх и риск.

О том, насколько полным, почти смертельным для него было включение в мысль, свидетельствует один случай. В начале 1981 года, вспоминал Юрий Сенокосов, Мераб читал лекции о Декарте. Лекции начинались в десять утра. Мераб был редкостно пунктуален, не опаздывал никогда и никуда. «И вот однажды все собрались, огромная аудитория, ждут, а Мераба нет. Опоздал на сорок минут. Извинился и начал лекцию». А близким друзьям потом рассказал, что ночью к нему во сне приходил Декарт. Они разговаривали. Он проснулся оттого, что горлом хлынула кровь.

Оказал ли Мамардашвили влияние на отечественную философскую мысль как таковую? Вопрос сложный. Есть профессиональные философы, которые тесно общались с ним, испытали его сильное воздействие и даже считают себя его учениками - например, ныне здравствующий Валерий Подорога. Но каждый из них, в частности тот же Подорога, делает своё, довольно далёкое от того, чем занимался Мамардашвили. В строгом смысле учеников, то есть прямых продолжателей начатой им интеллектуальной работы, у него не было. Он не создал школы.

И это не случайно: он вообще не располагал к ученичеству.

Кстати говоря, Учителя - единственного, с большой и незаменимой буквы - не было и у него самого. Как этот человек стал самим собой, могло бы показаться большой загадкой, если не помнить о том, что, согласно глубочайшему убеждению самого Мамардашвили, по-настоящему человек создаёт себя только сам. Вот он и создал - отталкиваясь от того материала, который исторически случился.

«Начало, - говаривал он, разумея всякие решительно личные обстоятельства, - всегда исторично, то есть случайно». В кромешном 1949 году сын кадрового военного, комиссара стрелковой дивизии, родившийся в Гори - в одном городе со Сталиным («…Очевидно, - комментировал Сенокосов, - во искупление его злодеяний»), с детства уверенный, что будет философом, приехал в Москву поступать в университет. Можете себе представить, какое отношение к философии имело то, что там в это время происходило.

Учиться ей не было настоящей возможности даже по книгам. Сам Декарт вместе с идеалистом Платоном ещё по указу Ленина числились в списке запрещённых авторов. О Кьеркегоре, Хайдеггере, Гуссерле, Витгенштейне можно даже и не заикаться. Оставалось работать с тем, что есть, - и интеллектуальная биография Мамардашвили и его друзей, юных вольнодумцев (а в одно время с ним на философском факультете учились Георгий Щедровицкий, Юрий Левада, Юрий Карякин, Борис Грушин, Александр Пятигорский, Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков), началась с Маркса. Нет, сын комиссара, все студенческие годы не расстававшийся с первым томом «Капитала», отнюдь не готовился в партийные идеологи. Его интересовала не политическая сторона дела, а чисто мыслительная. Маркс навёл его на мысль стать - вместе с Грушиным, Зиновьевым и Щедровицким - одним из основателей Московского логического кружка.

«Для нас логическая сторона «Капитала», - говорил он много позже, - если обратить на неё внимание, а мы обратили - была просто материалом мысли, который нам не нужно было <…> выдумывать, он был дан как образец интеллектуальной работы».

Там, где основная часть современников не видела ничего, кроме незыблемого идеологического авторитета, Мамардашвили увидел проблему. Он, как рассказывал об этом десятилетия спустя, увидел тогда «перед собой теоретическую задачу: понять, что такое текст? Что такое сознание?». «Сама постановка этих вопросов, - объяснял он, - отвечала тогда моим анархистским устремлениям, желанию получить свободу в жизни как таковой. Я жаждал внутренней свободы, и философия оказалась тем инструментом, который позволял мне её добиться... [И в этом] мне помог Маркс. Ведь в молодости он начинал именно с критики сознания - на уровне критики идеологии».

Это среди прочего история опять-таки о том, что дело не в текстах и не в материале. Да и не в учителях. И даже не в среде. Потому что со многими своими соучениками по философскому факультету Мамардашвили тоже существенно разошёлся впоследствии.

Он, полжизни читавший лекции и ставший знаменитым именно благодаря этому, был уверен, что научить - то есть передать некую готовую сумму знаний и навыков - в философии в принципе никого не возможно. Можно только показать пример, который, в свою очередь, можно воспринять или не воспринять, следовать за ним или не следовать. И который, главное, каждый воспринимающий неизбежно встроит в решение собственных задач. Может быть, даже далёких от философии как таковой. Так оно и получилось.

В конце концов, Сократ, с которым ещё при жизни сравнивали Мамардашвили, никакой школы тоже не создал. Но примечанием к записям (наверняка вольным!) его ученика Платона стала, как заметил Уайтхед, вся европейская философия.

Эффект Витгенштейна

Людвигу Витгенштейну обязаны своим существованием по меньшей мере три крупных интеллектуальных течения, без которых немыслимо ушедшее столетие. Раннего Витгенштейна считает своим предшественником логический позитивизм, позднего - оксфордская лингвистическая философия и американская философия лингвистического анализа.

Симптом дефицита

В позднесоветском обществе существовало два альтернативных механизма признания гуманитариев, каждый из которых прекрасно работал. Первый - официальное признание, выражавшееся в разного рода бонусах, которые получали лояльные мыслители в ходе своей карьеры, завершающейся, скажем, званием академика. Второй механизм был альтернативен - это разного рода критические мыслители, которые не получали особых бонусов от советской власти, зато пользовались необычайной популярностью у советской интеллигенции (феномен М. Мамардашвили). опубликовано

Несколько случайным образом выбранных цитат из лекций и статей Мераба Мамардашвили, которые помогут понять Россию и некоторые другие вещи

Мераб Мамардашвили

1. Хотеть жить — это хотеть занимать еще точки пространства и времени, то есть восполнять или дополнять себя тем, чем мы сами не обладаем.

2. Одним из моих переживаний (из-за которых я, может быть, и стал заниматься философией) было… переживание совершенно непонятной, приводящей меня в растерянность слепоты людей перед тем, что есть.

3. Достаточно присмотреться к некоторым эпизодам российской истории, чтобы увидеть, что это ситуация, когда мы не извлекаем опыта. Когда с нами что-то происходит, а опыта мы не извлекаем, и это повторяется бесконечно. <…> Мы употребляем слово «ад» как обыденное или из религии заимствованное слово, но забываем его первоначальный символизм. Ад — это слово, которое символизирует нечто, что мы в жизни знаем и что является самым страшным, — вечную смерть. Смерть, которая все время происходит. Представьте себе, что мы бесконечно прожевываем кусок и прожевывание его не кончается. А это — не имеющая конца смерть.

Мераб Мамардашвили (справа) с товарищем The National Parliamentary Library of Georgia

4. Cочиняется какая-нибудь теория, перестраивается жизнь людей, а потом там обнаруживается зияющий концентрационный лагерь, и человек говорит: «Но я этого не хотел». Простите, этого не бывает. Это не принимается героическим сознанием. Даже в качестве извинения не принимается. Героическое сознание знает, что дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно. Изволь мыслить точно. Значит, ты просто не мыслил.

5. Многие люди готовы вечно страдать (как «несчастный»), чтобы не страдать один раз (как «мужественный», т.е. «решительный»).

6. Один из законов русской жизни — это вздыхание или поползновение добра, но — завтра. И всем скопом, вместе. Сегодня — какой смысл мне одному быть добрым, когда кругом все злые?

7. То, что произошло в 1921 году, произошло по уровню наших душ. Независимо от больших катастроф Имеется в виду установление советского строя в Грузии, сопровождавшееся вооруженными конфликтами. . Как выросли, так и получилось. Большие катастрофы не сделали нас большими.

8. Не так страшно, когда мысли без ответа крутятся в голове. Ничего страшного. Пускай покрутятся. И кстати, это кручение мыслей и есть круг жизни.

9. Истина обладает таким качеством или таким законом своего появления, что она появляется только в виде молнии (появление истины — как если бы истина светила бы в течение целого дня, как солнце, такого не бывает). Так вот, пока она есть — ходите, сказано в Евангелии. Я бы перевел: шевелитесь, или пошевеливайтесь, пока мелькнул свет.

10. Мысль есть нечто, во что мы заново, снова и снова должны впадать, «как в ересь», как впадают в любовь. 

Мераб Мамардашвили - совершенно особенная личность не только для Грузии, но и для всего интеллектуального общества XX века. Нередко его называли «грузинским Сократом». Однако его наиболее «сократичной» чертой было то, что он практически ничего не записывал. Мамардашвили много выступал, называя свои лекции «беседами». Он не хотел обрести бессмертие, однако ему это удалось - причем очень необычным образом, через воспоминания других людей.

Юные годы

Родился Мераб Константинович Мамардашвили 1930 года в Грузии, в семье военного. Его детство прошло в Винницкой области Украины - там проходил службу его отец. Однако после начала военных действий семья Мамардашвили была эвакуирована в Грузию. Мераб окончил школу с отличием. После этого он перебирается в Москву и поступает в МГУ им. Ломоносова, который оканчивает в 1954 году.

Еще через три года Мераб оканчивает аспирантуру и начинает работать в журнале «Вопросы философии». В этом же издании и публикуется первая из его статей. В 1961 Мамардашвили было командирован в Прагу. Здесь он начал работать в журнале под названием «Проблемы мира и социализма». Там Мераб Константинович Мамардашвили получает возможность общаться со многими выдающимися философами того времени. В кругу его общения были Жан-Поль Сартр, Анри Картье-Брессон, Милош Форман и другие.

Непризнанный и невыездной философ

С 1966 по 1968 годы работает завотделом в Институте международного рабочего движения (сейчас - Институт сравнительной политологии РАН). В 1967 году власти несанкционированным образом продлили его поездку в Париж, и Мамардашвили стал невыездным на два десятилетия. С 1968 по 1974 годы снова трудится в журнале «Вопросы философии» - теперь в качестве заместителя главного редактора. В 1970 году начинает вести курс «Феноменология духа Гегеля» для студентов философского факультета МГУ. В 1972 году удостоен звания профессора. С 1978 по 1980 годы читает лекции по философии во ВГИКе. В 1980 году Мераб Константинович Мамардашвили снова приезжает в Грузию. Никаких почетных званий в тогдашней Грузии, являвшейся частью Советского Союза, он не получает.

В 1988 году после многолетнего перерыва снова встречается со своим давним другом Пьером Бельфруа. В 1989 году Мамардашвили получает приглашение из фонда Кеттеринга и отправляется в США для проведения лекций в университете Огайо. 25 ноября 1990 года умирает по причине разрыва сердца в аэропорте Внуково. Похоронили философа в Тбилиси.

Истинный мыслитель

Мераб Константинович Мамардашвили был философом во всем, даже в обыденной жизни. Это проявлялось даже в повседневных ситуациях. Например, как-то раз приятель сказал ему, что хотел бы уехать во Владивосток, но как можно дальше. Мераб Константинович удивленно поднял бровь и спросил: «Откуда далеко?» Его современники пишут о том, что он был истинным философом во всей полноте этого понятия - тем, кто ищет истинные названия явлениям, пытается называть вещи своими именами. Может быть, он по-настоящему любил только философов, никогда не скрывая своей духовной связи с ними. Книга М. К. Мамардашвили о Канте поражает своей братской любовью к этому мыслителю.

Философии научить невозможно

Все жизненные установки Мераба Константиновича были связаны с его пониманием возможности приобщения к философскому знанию. И в этой сфере мыслитель усматривал серьезный просчет. В статье Мераба Константиновича Мамардашвили «Как я понимаю философию» пишется о том, что этой науке невозможно научить человека. Ведь научиться философии можно только лишь самостоятельно пытаясь найти ответы на ее вопросы, упражняясь в умении рассуждать. Именно поэтому данная область - это не свод «добытых знаний» и никак не «результат научения».

Философия переживается как некое глубинное свойство человеческого духа. Основываясь на анализе трудов Канта, М. К. Мамардашвили приходит к выводу, что порождать действительно важные вопросы может только личный опыт. И на те вопросы, которые возникают из подобного опыта, можно искать ответы в философском знании. Мамардашвили считал, что существует совершенно особый путь мыслителя, приходящий через его собственные трудности и испытания. Именно благодаря этим невзгодам философ и получает бесценный опыт.

В своей философии Мераб Константинович Мамардашвили исходит из того, что существует две формы мышления - формальное и содержательное. Форма при этом не может быть сведена к содержанию, так как она является порождающей для последнего. Она является конструкцией для смыслов, переживаний, состояний человека в целом. Форма - это возможность выразить структуру мышления.

Что является благом для человека

Мамардашвили писал о том, что для человека крайне важно, чтобы как счастье, так и несчастье было результатом его собственных действий, а не выпадало ему в качестве подарка небес за послушание. Философ подчеркивает, что очень важно понимать те закономерности, которые действуют в мире. Человек должен ясно понимать, что он способен сделать для своей жизни сам, а не получить непостижимыми путями от «высшей игры», которая выдает ему то дары, то злые наказания.

Мераб Константинович критикует современного человека за его инфантильность, неумение повзрослеть и извлечь для себя жизненный опыт из тех ситуаций, которые повторяются с ним вновь и вновь. Люди не могут изменить себя и поэтому попадают в те же самые ловушки - «остаются детьми, если живут вне отработанной грамотно структуры сознания».

Книги Мераба Константиновича Мамардашвили

Одно из самых популярных изданий мыслителя - это книга «Как я понимаю философию». В нее входят избранные интервью, статьи и доклады Мамардашвили. Мыслитель затрагивает в них важные вопросы о том, в чем заключается смысл человеческой жизни, каковы роль и место философского знания в обществе. Также Мамардашвили говорит и о роли науки и религии в жизни общества.

Еще одно из изданий - «Лекции по античной философии». Они представляют собой один из курсов Мамардашвили по истории философии. Мыслитель ставил перед собой задачу рассказать об истории развития «любви к мудрости» как о попытке человека найти свое место в мире. В центре внимания Мамардашвили - вопрос бытия.

Также среди современных читателей пользуется популярностью труд Мераба Константиновича Мамардашвили «Символ и сознание». Впервые книга была издана в 1982 году. Ее основная тема - это рассмотрение жизни сознания через призму символов, которые являются совершенно особым способом выражения этой жизни.

«Очерк современной европейской философии» Мераба Константиновича Мамардашвили представляет собой сборник лекций, который мыслитель прочитал во ВГИКе в период с 1978 по 1979 годы. В понятной и интересной манере философ рассказывает о философии Сартра, Гуссерля, Хайдеггера. Также он уделяет внимание и работам Фрейда. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.

Философские взгляды Мамардашвили: предназначение человека

Мамардашвили отличается от других мыслителей оригинальными взглядами на проблемы сознания и бытия. Основой его идей послужили исследования европейской культуры. Каждая идея для Мамардашвили - это уже возможность нового рождения, нового бытия. В чем же заключается причина потери бытия человеком? Мамардашвили считает, что всему причиной - «мыслительная неграмотность страны».

Неразумное мышление: трагедия современного человека

Причем не заключается в навыках решать математические задачки, а представляет собой умение рассуждать, опираясь на духовные идеалы, сосредотачиваться на культуре. Неразумным мышлением философ называет попытки рационализировать духовные феномены, исключив из них полностью эмоциональную составляющую. Подобный подход Мамардашвили называет «адом», поскольку это - потеря подлинной свободы, возможности творить. Причина трагедии заключается в том, что человек забывает знание.

Мыслитель определял философию как особый образ мышления, рассматривающего человека с точки зрения его конечного предназначения, смысла его жизни. Мамардашвили указывал на то, что люди не созданы раз и навсегда богом или эволюцией. Напротив, становление человека происходит непрерывно, посредством его собственного участия, приложения его усилий. Это постоянное сотворение самого себя и есть то, что можно назвать «образом и подобием бога», подчеркивает философ.

Идеи о бытии

Бытие, подчеркивает философ, всегда едино и целостно - оно не может быть выражено в той или иной степени. Именно такой и является природа любви, достоинства, веры. И бытие является состоянием личности, его каждый раз нужно создавать сначала. А творчеству в значительной мере способствует память. Именно с ее помощью человек способен собрать воедино разрозненные «осколки бытия», когда-то утерянного. Откровением бытия является истина, которая оживляет мысли.

15 сентября 1930 года, в Гори родился Мераб Константинович Мамардашвили — философ, доктор философских наук (1970), профессор (1972).

Мераб Мамардашвили - выдающийся философ второй половины XX века. Блестяще образованный, он владел пятью европейскими языками, которые выучил сам - его одарённость поражала. Главной темой исследований ученого был феномен сознания. Философствование Мамардашвили, порой, называли «сократическим». Он читал много лекций, но при жизни его работы почти не публиковались. Тем не менее, они значительно повлияли на развитие независимой философской мысли в России.

В жизни, в человеческом общении Мераб был чрезвычайно артистичен и лёгок - ничего от традиционного образа сухаря-философа. Он собственным существом утверждал характеристику, данную им грузинскому характеру: «Я бы назвал это талантом, или талантом незаконной радости… Это особого рода трагизм, который содержит в себе абсолютный формальный запрет отягощать других, окружающих, своей трагедией… Звенящая нота радости, как вызов судьбе и беде. Существует один такой опыт: грузинский».

Юрий Вачнадзе

Мераба Мамардашвили при жизни практически не издавали, но он повлиял на целое поколение советских интеллектуалов «воздушно-капельным путем» - читал лекции, проводил встречи. Считал философию размышлением вслух. «В том числе поэтому его сравнивали с Сократом», - объясняет Нелли Мотрошилова, автор книги о философии Мамардашвили.

«Известен он, главным образом, не по тем книгам, которые написал, а он их написал. Но его неохотно печатали. Или совсем не печатали. И тогда он выбрал вот такой замечательный жанр лекций. Лекции были в поднадзорной Москве, в других городах. Но на них, что называется, приходила вся Москва. И также были учреждения, которые предоставляли ему трибуну».

Нелли Мотрошилова.

Паола и Мамардашвили были связаны внутренним пониманием жизни. Возможно, она тоже была благодарным слушателем, потому что едва ли она могла поддерживать споры о глубоких философских идеях. В философских спорах обязательно нужно быть отчасти грузином, потому что грузин начинает партию в беседе со слова «ара». Это значит — «нет», а потом уже все, что думаешь. То есть нужно сопротивляться.

В аудитории номер один - на Высших режиссерских курсах -Владимир Хотиненко ведет занятие. Когда-то в этих же стенах учился сам. Одним из педагогов был Мераб Мамардашвили. Хотиненко уверен, у любого, кто с этим философом общался более пяти минут, он оставил в душе след. Учил жить не цитатами, учил думать.

«Он никогда не говорил: "Давайте подумаем, ребята". Ничего такого. Практически это идеальный случай живого примера. Когда ты видишь, как он мыслит, и тебе это нравится, и ты пользуешься этим как примером. Это невозможно даже показать. Это было совершенно замечательное удовольствие, когда ты видишь, как мысль необычная зарождается».

Владимир Хотиненко.

Однажды на лекции Мамардашвили был такой наплыв, что толпу разгоняли конной милицией. Неординарный, неудобный, мыслитель.

На своих лекциях Мамардашвили, с интонацией и богатым обертонами голосом, подобно сиренам из древнегреческих мифов, постепенно, исподволь завораживал слушателей, завлекая их в неизведанные дебри сознания. Нечто подобное происходило в своё время на концертах великого пианиста Софроницкого.

Юрий Вачнадзе

Мераб Мамардашвили говорил: «Философия - это свобода, сознание - это свобода ». Он преподал урок, как мыслить свободно в обществе сплошных запретов.